Роман с миром

Готовясь к экзамену, мы с Дарьей читали рассказ Викентия Вересаева «Мать». Маленькая история о его встрече с «Сикстинской Мадонной» Рафаэля в Дрезденской галерее. Как многие, автор во множестве видел ее на репродукциях и все оставался «в совершенном недоумении, чем же тут можно восхищаться», кроме ангелочков внизу. 

Слово за словом мы читали, как у героя-рассказчика менялось восприятие картины, как скептическое и почти враждебное чувство, перемешанное со смехом в душе и напускной созерцательной серьезностью внешне, сменилось — сменилось пониманием того, что перед лицом Младенца и Матери, перед их жизнью все окружающее было бледным и мертвым… 

— Бред какой-то! Чушь, — пробормотала Дарья. — Что вы мне хотите сказать, что Вересаев «в этом тексте поднимает проблему влияния искусства на человека»? — она ехидно цитировала шаблонную фразу, рекомендованную школьным учителем. 

— А в чем же состоит чушь? — удивилась я. — Ведь искусство, и уж тем более такое высокое, как Рафаэля Санти, действительно оказывает сильнейшее влияние на человека. Впрочем, если сам человек готов к этому, если стремится увидеть и услышать, вчитаться и вдуматься, осмыслить и понять, а не просто проскочить, просканировать, прослушать в фоновом режиме… 
Чтобы лучше представлять, о чем идет речь, мы нашли изображение «Сикстинской Мадонны» в Интернете. На экране компьютера картина выглядела неестественно ярко, даже несколько празднично, искаженная редактором изображения и электронной подсветкой монитора. И все же… 

Мы несколько минут разглядывали полотно. Молодая, почти юная женщина несет на руках ребенка. Не просто несет — несет к нам, зрителям — людям. Словно выносит дар, которым готова поделиться. И несет малыша, глядя не на него, а словно вглядываясь во что-то видимое только ей. Во взгляде ее и тревога, и печаль, и нежность, и — смиренность. А малыш, Младенец, слегка прижимаясь головой к щеке матери, смотрит прямо — на каждого, с кем встретится его взгляд, и одновременно вдаль — в будущее. И он не прячется в ее руках, а просто сидит, без тени страха, зато с каким-то мудрым спокойствием, подобным тому, с которым пожилые люди смотрят на беззаботно шалящих детей, не знающих своего будущего, ощущаемого стариками. 

Все другие участники сцены: и Сикст, и Варвара, и ангелочки внизу едва ли не ждут той жертвы, на которую идет Мадонна. Сикст буквально указывает ей дорогу, Варвара, отводя глаза, направляет движение Матери с Младенцем. Сочувствующие ангелочки с серьезной печалью наблюдают за этим исходом. И только тени человеческих голов за зеленым занавесом полны удивления и тревоги, любопытства и возмущения: какая же Мать совершит столь чудовищное действие — отправит своего ребенка в мир, зная, какая судьба его ждет?! 

Дарья продолжила читать Вересаева: «Он, поджав губы, большими, страшно большими и страшно черными глазами пристально смотрел поверх голов вдаль. Эти глаза видели вдали все: видели вставших на защиту порядка фарисеев, и предателя-друга, и умывающего руки чиновника-судью, и народ, кричащий: "Распни его!" Да, он видел этим проникающим взглядом, как будет стоять под терновым венцом, исполосованный плетьми…»

— Но ведь этого не может быть! — язвила Даша.

— Чего именно? — не поняла я.

— Младенец не может предвидеть свою судьбу.

— Но ведь это не просто младенец! Это — Младенец! 

Мой акцент не вызвал никакой реакции. И вдруг я догадалась: 

— А ты вообще знаешь, Кто изображен на картине? Кто такая Мадонна? 

Даша насупилась, поджала губы, опустила глаза, ничего не ответила.

Я сделала попытку: 

— Вижу, у тебя крестик на шее… Что же он означает для тебя?

— Ну… Сейчас все крестики носят…

— Сама знаешь, что не все… — парировала я. — И что же, просто носишь, не зная зачем? А в церковь ходишь? 

— В прошлом году ходили на Пасху. Бабушка водила. Мы туда все ходили. Стояли. Службу слушали. 

Я восхитилась лаконичностью рассказа.

— И что ж это за Пасха такая, ради которой вы на службу ходили?

— Праздник такой… Куличи все едят… Яйца красят и стукаются ими...

Мое терпение подверглось неведомому испытанию, я не сдержалась:

— Еще скажи: и заклинают друг друга магической формулой «Христос воскрес! — Воистину воскрес!»

— Да, — сжалась, чувствуя мой сарказм, Даша, — так говорят. 

— И какой же в этом смысл?

— Так все делают. Я… не знаю… — прошептала Даша. 

Показалось, что какая-то серая волна ударила мне в лицо. Какая-то серо-красная. Качнуло так, что моментально заболела голова, а горло перехватило. Как?! Как это?! Передо мной сидел семнадцатилетний человек информационного двадцать первого века, с крестиком на шее, бывавший в церкви и… и не понимающий, о чем идет речь. Это возможно? Никто не ждет особых знаний и глубокой веры от подростка. Но не знать, чем дышит едва ли не б`ольшая часть человечества, на чем построена вся европейская культура и в том числе русская, — как это возможно?! 

Но это было возможно. Посмотрев на Дашу, я отчетливо почувствовала, что она действительно не знает, о чем идет речь. И как же ей понять, о чем красками писал Рафаэль, а словами — Вересаев? 

Я попыталась переложить ответственность на русского классика:

— Даш, а разве в школе вы «Мастера и Маргариту» Булгакова не читали, не «проходили»?

— Проходили… — выдавила из себя она. — Только я… не читала…

— Жаль, — выдохнула я. — Возможно, тогда было бы легче. — Я начала думать, за что бы зацепиться в сознании подростка. —Давай так. Ты знаешь, что мы живем в двадцать первом веке от Рождества Христова? 

— Ну, да, — Даша посмотрела на меня, как на идиотку. 

— Уже лучше. И, надеюсь, ты слышала, что Иисус Христос, прежде чем воскреснуть, был распят? 

— Мгм... — прозвучало как согласие.

— А распят он был потому, что учил не совсем тому, что было принято в то время. Он предложил людям другое отношение к миру, к жизни, друг к другу. И не все его поняли и приняли. И это бы ничего: в конце концов люди не обязаны принимать на веру все, что говорит один из них. Для осознания нужно время. Самое грустное другое: Иисуса предал его же ученик — Иуда, который вроде бы слушал его с особым вниманием, на словах принимал его учение, делал вид, что разделяет убеждения своего учителя или хотя бы старается понять. Но стоило этого ученика соблазнить — и он тут же отвернулся от своего учителя. 

Даша сдвинула брови и сосредоточилась.

— Впрочем, не он один. И это еще не все. К распятию его приговорили те самые люди, жизнь которых он стремился изменить. Но и это не самое важное. Не об этом писал Рафаэль, не об этом писал Вересаев. Видишь ли, Иисус ЗНАЛ, что все так будет, но не отступился, не передумал, не ловчил, не лгал, не судил, он не сделал ничего, чтобы избежать своей участи или изменить ее. Он верил, что все делает правильно и что однажды люди осознают свои ошибки, свои грехи и пойдут правильным путем, о котором он им рассказывал…

— Человек не может знать своего будущего… — робко вставила Даша.

— Или не хочет? Ведь жить без учета будущего, без ответственности за свои решения и поступки, решать проблемы по мере их поступления и всегда быть готовым сказать «я же не знал, что так будет» — это то, что делает большинство людей, потому что это легко… Впрочем, иногда люди знают, к чему приведут их действия, что их ждет… Вопрос — как они распоряжаются этим знанием. Особенно если в этом знании — жертва. Жертва самым дорогим, что у тебя есть. 

— Жизнью что ли? Но ведь мы и так все умрем, так не все ли равно когда, — заносчиво заговорила Даша. 

— Своей жизнью собралась жертвовать? — в моем голосе плескалось ехидство. — Это не так просто. Не каждый на это способен сознательно. Но это, в каком- то смысле, твое право. Однако Рафаэль и Вересаев — они о другой жертве. Они — о жертве Мадонны, матери Иисуса. Даже если не чувствуешь, ты не можешь не понимать, что для матери самое ценное — это не ее жизнь, а жизнь ее ребенка. Защищать свое дитя — самое естественное, что может быть. А теперь посмотри, на что обращает внимание Вересаев, что он пишет о Мадонне Рафаэля: «И такая они вся была полная жизни, полная любви к жизни и к земле». Для писателя, как и для художника, Мадонна — подчеркнуто земная женщина, созданная для жизни и любящая жизнь. И, как и многие матери, она знает, какое будущее ждет ее сына. Только обычная женщина стремится, насколько возможно, защитить свое дитя, уберечь от невзгод и, уж конечно, скрывает от него будущее так долго, как это возможно, рисуя счастливую сказку, полную нежности, любви, игры и света. 

Но именно Мадонна, знающая о предназначении своего Сына, не ставит преград между ним и его будущим. Смотри, как пишет Вересаев: «…она не прижимала сына к себе, не старалась защитить от будущего. Она, напротив, грудью поворачивала его навстречу будущему. И серьезное, сосредоточенное лицо ее говорило: «Настали тяжелые времена, и не видеть нам радости. Но нужно великое дело, и благо ему, что он это дело берет на себя!" И лицо ее светилось благоговением к его подвигу и величавою гордостью. А когда свершится подвиг... когда он свершится, ее сердце разорвется от материнской муки и изойдет кровью…»

Мать, готовая увидеть страдания своего ребенка, и все равно ведущая его в жизнь! Мать, провожающая своего ребенка на подвиг ради великого дела! Мать, жертвующая своим ребенком ради блага других! Может ли быть что-то более величественным?!

Подумай об этом… Только представь себе… Примерь на себя…

Даша, буквально застыв, молчала, глядя на изображение «Сикстинской Мадонны» на экране компьютера. Я заглянула ей в лицо. Из-под очков по ее щеке медленно катилась слеза…